Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
Филька не стрелял из-за угла, хотя рогатка у него была отличная — резина от кордовой модели, а скобки из медной проволоки. Оружие он применял только для самообороны и для стрельбы по воронам.
Активисты с повязками на рукавах сбивали группки в колонну, и организованная масса двигалась на исходную позицию у Владимирской горки, чтобы уже оттуда влиться в людской поток, проплывающий по Крещатику мимо праздничных трибун и членов политбюро на этих трибунах.
В самых первых рядах и в первых колоннах шагали ещё не старые люди, на груди у которых красовались боевые ордена и медали. Многие были в военной форме, а тех, кто вышел в гражданской одежде, выдавала военная выправка и гордая причастность к славе Победителей.
Папино место было в колонне завода «имени Артема», среди таких же молодых работяг и шумных молодиц в шапочках-улитках и платочках. Они щебетали, стреляя взглядами по лицам мужчин, и время от времени заводили песни во весь голос.
Мужики вели себя сдержанней, но уже перед главной трибуной дружным хором отвечали на лозунги-призывы, несущиеся из динамиков:
— Народу победителю — слава!
— Слава!
— Коммунистической Партии Советского Союза и правительству - слава!
— Слава!
— Политбюро ЦК КПСС.
— Ура!
Крик, шум, толчея.
Домой они вернулись часа через три. Взрослые собрались за праздничным столом, а Филька, наскоро проглотив тарелку салата и пару шпрот, сбросил с себя праздничные штаны и выскочил во двор.
Вечером, как всегда, был назначен салют.
Артиллерийские батареи устанавливали на Владимирской горке, и Филькина бригада решила во что бы то ни стало пробраться к заветному месту. Собрались во дворе, и первую попытку попасть на горку предприняли через вход возле фуникулёра. Разведка боем обнаружила вполне приличное армейское оцепление и стаю таких же мальчишек — кандидатов на проход из других районов. Тогда был предпринят партизанский манёвр: через черный ход трехэтажного дома на Михайловской, Филя с пацанами вылез на крышу, а оттуда на верхушку близко росшего к крыше каштана. Тихо, словно настоящие диверсанты, мальчишки спустилась за спинами оцепления и притихли в кустах сирени в ожидании темноты.
Томительные часы ожидания привели к оглушительному успеху в прямом и переносном смысле: пользуясь темнотой лазутчики пробрались к самой батарее, и когда грохнул первый залп салюта, то в голове у Фили что- то крякнуло, и зазвенело в левом ухе. Зато рядом на землю сыпались разноцветные металлические кружочки — заглушки от пиропатронов, их нужно было собрать побольше, чтобы с гордостью показывать на следующий день слабакам из восьмого номера.
Когда отгремела канонада, отряд вылетел из кустов и стремительной атакой в спину ошеломлённому оцеплению прорвался на площадь, забитую до отказа гуляющими киевлянами. Если не считать пары тумаков от солдат из оцепления, то поход можно было считать полной победой. Возвращаясь домой, мальчишки бурно обсуждали операцию, перебивали друг друга криками: «А я!» — «А как я дал.» — «А этот старшина за мной!»
Толпа редела.
Гуляющие разбивались на отдельные группки и растекались по боковым улицам и переулкам, взявшись за руки они высокими женскими голосами заводили украинские песни, а в нужном месте и в нужное время в хор включались слегка подвыпившие, но стройно подпевающие баритоны и басы.
Филька с друзьями пробился к родному «Гастроному» на углу Владимирской и Большой Житомирской и двинулся внутрь — врезать по стаканчику шипучей «малиновой».
Они столкнулись с Парэлыком на ступеньках.
Запихивая бутылку в карман он выходил из магазина и тоже не ожидал встретиться со старым знакомым.
Филька отчётливо увидел здоровенный синяк под глазом у врага, некий голос подсказывал ему, что может быть беда и нужно бежать, но хор других голосов подбадривал его возгласами: «Не бзди, прорвёмся!»
Глаза Парэлыка в первую секунду недобро вспыхнули, но тут же покрылись привычной серятиной, он двинулся прямо на Фильку и мальчишек — они расступились.
Не оборачиваясь, никак не выдавая своих чувств, Парэлык подошёл к двум собутыльникам, и они двинулись в сторону Гончарки.
— Ты чего?
Филя сообразил, что пацаны дергают его за рукав, не понимая, чего он уставился вслед местному авторитету.
— Да так, — выдохнул воздух Филька и грязно выругался.
В этот момент над головой взмыла одинокая сигнальная ракета и вспыхнула красным смерчем на тёмном ночном небе.
— Ура! — истошно заорал Филька.
— Ура! — подхватили его затею пацаны.
Они орали ура», прыгали, свистели и хохотали, и громче всех — Филька. Прохожие не сторонились и не пугались шумной стаи, многие покрикивали вместе с ними, и уж совсем не нашлось никого, кто набросился бы на них с нравоучениями.
Потому, что был такой день.
День праздника.
День Победы.
И приснился этой ночью странный сон Филе: он летел над землёй то резко пикируя вниз, то взмывая прямо навстречу солнцу. Летел он не на истребителе, а так, сам по себе, расставив руки. Под ним мелькали густые леса и широкие реки, он видел горы и долины, но нигде не видел ни единой живой души.
Но тут он услышал чей то голос:
— Сюда.
Он радостно взмахнул руками и завис над изумрудной поляной на берегу реки.
— Здесь, — настойчиво повторил голос.
Тут всё вокруг завертелось, и Филю понесло прямо к земле, да так быстро, что просто дух захватило. Он силился повернуть, замедлить ход, но земля неумолимо приближалась, ускоряя своё вращение.
Но сон не окончился на этом.
Он увидел во сне самого себя: вот он резко вскочил на раскладушке и прислушался к окружающему миру. Тихо переговаривались ходики на стене и толстый будильник на буфете, там же, на ручке дверцы буфета, светилось мамино фосфорное ожерелье — последний писк моды. Он встал с постели, взял карандаш и тетрадку и вышел на цыпочках из комнаты. Бесшумно миновав длинную кишку коридора, он добрался до кухни и присел у тумбочки Анны Абрамовны, стоявшей прямо у окна во двор. Яркий отблеск лунного света пролёг по белому полю стола и осветил разлинеенный листок из школьной тетради.
Странное чувство овладело Филей: он видел со стороны странное движение вокруг своего тела — мириады вспыхивающих и гаснущих точек вращались вокруг головы.
Он почувствовал лёгкий гул в голове, словно точильщик правил бритву в его мозгах, дышать стало легко, а можно было и вообще — не дышать.
Волна необыкновенной радости накатилась на всё его существо, и он нырнул в этот манящий поток ощущений.
...Земля ударила исподтишка,в спину,Крылья сверху накрылигробом,Снизу — детина,Сверху — осина.В небе — душа к Богу.
Филимон поставил три точки после слов «к Богу», хрустнул онемевшими пальцами, и подойдя к окну, распахнул его настежь.
Яркий отблеск лунного света пролёг по подоконнику и осветил белоснежную стопку листов с отпечатанным текстом.
Фил почти физически ощущал присутствие мальчика, он не мог ему ничего сказать, а тот не мог ничего ему ответить. Некая блестящая прочная нить словно прошила насквозь пространство и время и звенела в душе у каждого из них, как натянутая гитарная струна.
— Ре, — спела струна Филимону.
— Си, — отразилась она же на Филькином ладу.
— Соль, — подтвердила она правильную гамму обоим.
— Дзен.
Странный отзвук гитарной струны в голове не прекращался, но не он волновал Филю: унылый, протяжный стон деревянной волынки и резкие удары бубна слышались в глубине Гончарного Яра.
Тут весь этот клубок деревьев, кустов, гор и пригорков двинулся — как в кинотеатре «Кинопанорама» — прямо на Фильку, и он увидел на вершине приблизившейся Лысой горы самую натуральную колдунью.
Она помешала варево в большом чане, отхлебнула из большой деревянной ложки и быстро запричитала:
По зелену бархату покатилось зёрнышко,Птица перелётная обронила пёрышко,Зерно золотистое к яхонту катилось,Журавли курлыкали — так оно и сбылось!Растворю я зёрнышко на донышке,Отберу у зёрнышка силёнушку,Пущу по ветру я пёрышко залётное,Размешаю зелье приворотное!А ещё возьму медвежий коготок —Положу его в заветный уголокИ пущу по свету тихий шепоток,Чтобы сущий всяк его услышать мог…
— На свадьбу лиходеи всегда зарятся, и они всякую свадьбу разведут! Ну, меня и зовут люди: «Пойдём, Мамелфа, на подмогу!» А помощники у меня завсегда есть. Когда гроза в дерево бьет, то в том дереве стрелка бывает от грозы, она такая махонькая, как вот камешек какой, а надо примечать. Вот если какую свадьбу закрепить надо, я пойду в ту избу, а стрелку за пазухой держу. Как это жених аль невеста отвернётся, я их и обведу! И теперь их не разведёшь! Воду нашепчу, стрелку в неё положу, они воду выпьют, а я заговор скажу — и крепко будет.
